МОЙ ДОМ – МОЯ КРЕПОСТЬ

“Лишь бы только стоял дом”…

Из письма Михаила Булгакова

…За городом вырос пустынный квартал

На почве болотной и зыбкой.

Там жили поэты – и каждый встречал

Другого надменной улыбкой…

Эти строки Блока я повторяю, подходя к моему дому. Ему более четырех десятков лет, и я давно хочу рассказать о нем.

В конце пятидесятых годов группа московских писателей обратилась в правительство с просьбой построить пять жилых домов для литераторов и их семей, а также работников аппарата Союза писателей и издательств, за их счет. Делегация во главе с Константином Симоновым (в числе которой был и мой отец) пробилась на прием к самому Никите Хрущеву, что было вызвано необычностью просьбы: разрешить строить в квартирах не стандартные, а высокие, трехметровые потолки, потому что, мол, это будет не только жилье, но и рабочий кабинет писателя. Строительство разрешили; кооператив, названный ЖСК “Советский писатель”, создали. Я работала в то время в Московском отделении Союза писателей и оказалась, к своему счастью, в числе первых организаторов, а затем и новоселов.

Жила я тогда с семьей в “правдинском” доме на Беговой улице, в коммунальной квартире. В двух маленьких смежных комнатах размещались  мой отец, мама, я и брат Володя – мы жили  с ним в одной комнате, уже взрослые люди: мне было под тридцать, ему – на пять лет меньше. Для меня, скромной совслужащей, сами понятия – кооператив, паевой взнос, даже вступительный взнос – были немыслимыми, нереальными. Отец, как всегда, помог, хотя мама возражала против таких расходов. Он внес половину пая. Вторую я должна была выплатить сама из своей зарплаты, с рассрочкой на пятнадцать лет. (Забегая вперед, скажу, что я этот долг выплатила, в то время моего заработка хватало и на жизнь с ребенком, и на выплату пая).

Строительство первого из пяти домов у метро “Аэропорт” – Вторая Аэропортовская, 16, – началось в 1958 году. Необходимо было на начальном этапе, “нулевом цикле”, освободить площадку, а для этого – снести деревянные домики живущих там людей, предоставив всем семьям новые благоустроенные квартиры, – и все это за наш счет, что входило в смету строительства, а следовательно, в стоимость пая каждого из нас.

В 1963-м мы переезжали. Дом был построен из светлорозового кирпича, с зелеными балконами, издали он был похож на плывущий океанский лайнер. Я и рисовала его такими восторженными красками в нашей многотиражке “Московский литератор”.

Вообще счастья было много. Я переехала сразу, даже до того, как дали газ и электричество, с одной сковородкой и ящиком книг. Помню первых своих гостей – Нонну Алиханову и Женю Анискина, позже они помогли купить мне первую мебель – рижский гарнитур “Молодежный”. Поднимались на пятый этаж пешком. Нонна вдруг встала и говорит:

– Ребята! Остановитесь! Вы только подумайте, что происходит: мы идем в лоркину собственную квартиру!..

Я угощала их блюдом под названием “фальшивое жаркое” – просто тушеная картошка с жареным коричневым луком, первое, что я освоила на новом месте.

***

Итак, в 1963 году началось заселение наших домов. Пусть читатель простит меня за перечислительный прием, но все же интересно вспомнить, что в разное время в нашем ЖСК жили, работали или живут и работают поэты Елена Аксельрод, Татьяна Бек, Юрий Левитанский, Александр Межиров, Муза Павлова, Юрий Разумовский, Михаил Светлов, Вадим Сикорский, Яков Хелемский. Прозаики, критики, переводчики: Соломон Апт, Семен Бабаевский, Аркадий Ваксберг, Андрей Волос, Эмма Герштейн, Леонид Жуховицкий, Фазиль Искандер, Эмиль Кардин, Борис Костюковский, Геннадий Мамлин, Раиса Облонская, Рита Райт, Алексей Симонов, Екатерина Старикова, Людмила Улицкая. Драматурги Леонид Агранович, Анатолий Гребнев, Леонид Зорин, Лев Устинов. Живут семьи – жены, вдовы, дети и внуки – Адамовы, Аксёновы, Ахмадулины, Каверины, Караваевы, Солоухины, Пруты, Томашевские, Шагиняны, Эренбурги…

Анатолий Приставкин так вспоминает о начале своей жизни “на Аэропорте”: “…Тогда я понял, что мне очень нравится этот район, мне хочется там жить... Это место, которое греет, – там жили и живут люди, с которыми меня связывает дружба”.

И дальше: “Собрались друзья, мы сидели на полу, пьянствовали в пустой квартире, для которой я сам делал мебель. “Ну, чтоб тебе здесь жить!” – “Нет, чтоб мне здесь умереть. Чтоб я больше не менял ее и не оставлял…”

***

Хочу немного рассказать о вдовах. Годы не шли – летели и уносили людей, к сожалению, мужчин в первую очередь. Сейчас наш дом в основном “вдовий”.

По-разному сложилась жизнь писательских жен после смерти их мужей.

С одной из них – Елизаветой Григорьевной Томан – мы жили на одной площадке, дружили. Вот запись в моем дневнике от 6 декабря 1976 года: “Очень взбудоражил вчерашний разговор с Е.Г. Мне она казалась тонкой и умной. А тут разгорелся спор. Она ругала американскую выставку в Москве, а заодно Америку и американцев. Говорила, что им плевать на нас, они просто хотят захватить наши земли, устроить концессии. Я ей сказала, что она поступает, как страус, прячется от правды, не хочет ее видеть. Она говорила: твой отец был настоящий коммунист, а вы – что же?! Я ответила, что отношусь к своей Родине ничуть не хуже, чем отец, только смотрю правде в глаза, трезво. Вобщем, мы поссорились. Она ушла, хлопнув дверью: “Все вы заражены!..”

Елизавета Григорьевна ушла из жизни вскоре после смерти мужа, Николая Владимировича Томана, распродав перед этим всю его прекрасную библиотеку, – нечем было жить. Детей у них не было.

Вскоре в ее квартиру въехал поэт Станислав Куняев с семьей. Он стал моим соседом на многие годы. Но о нем я расскажу позже. Другая вдова – из тех, кого я знала, – Цецилия Кин. Ее муж  Виктор Кин, автор знаменитого романа “По ту сторону”, о гражданской войне на Дальнем Востоке, погиб в 1937 году. Цецилия Исааковна, отсидев своё в лагерях, жила в нашем доме в 60–70-е годы. Она много трудилась – писала мемуары, давала интервью, переводила с итальянского, была очень активна. Маленькая, хрупкая, мужественная женщина, она прожила в нашем доме недолго.

Наталья Евгеньевна Шереметьевская овдовела недавно. Ее покойный муж Оскар Курганов долгие годы возглавлял наш жилищный кооператив. Мы жили в одном подъезде, и он часто давал мне работу на машинке, в которой я очень нуждалась. В те годы я жила и растила сына одна, без мужа. Поздно вечером, уложив Гришу спать в комнате, я садилась в кухне за работу и печатала – подрабатывала. Работы хватало. Моими постоянными заказчиками были Александр Февральский, Ирина Гуро и ее приятель Павел Судоплатов, Майя Туровская, Наталья Ильина. Но самым главным работодателем был Оскар Иеремеевич. Не раз он поддерживал меня морально и материально, мы дружили.

Так вот, его жена, искусствовед Наталья Евгеньевна, похоронив мужа, занялась его архивом. Приведя его в порядок, сдала в ЦГАЛИ, сделала в квартире ремонт и затем села за письменный стол и продолжила трудиться над своими рукописями о балете. Затем она принялась за воспоминания о жизни с Оскаром Кургановым. Я никогда не слышала, чтобы она жаловалась на жизнь, – всегда бодра, подтянута, путешествует, несмотря на преклонные годы и некрепкое здоровье.

Есть и другие женщины, не сумевшие найти своего дела после смерти мужей. Они нуждаются. Дело доходит до собирания пустых бутылок по подъездам; некоторые сдают комнаты и этим живут.

…Писатель Даниил Данин въехал в наш дом в шестидесятые годы вместе со своей женой Софьей Дмитриевной Разумовской – легендарным редактором. Она была известна тем, что открыла “городу и миру” многих замечательных советских писателей. Среди них – Константин Паустовский, Аркадий Гайдар, Валентин Катаев, а позже, после войны, – Вера Панова, Виктор Некрасов, Юрий Трифонов, Петр Вершигора, Эммануил Казакевич, Василий Аксенов, Юлий Крелин, Андрей Битов.

Софья Дмитриевна, или, как ее называли друзья, Туся, была редактором от Бога. “Своему редакторству отдавалась, как другие женщины – круглосуточному материнству, – пишет Данин в книге “Бремя стыда”. – Она не служила редактором. Она служила литературным судьбам. И в состав этих судеб входило все жизнеустройство подданных. И те, чьи рукописи она привечала, стремительно становились ее домашними друзьями”.

Данин и Разумовская много лет счастливо жили в нашем доме. И вот она тяжело заболела. Он не отходит от нее, всегда рядом. Он вспоминает:

“И потом – в дозволенное приходом ночной сестры получасье – прогулки по облетающей листве нашего аэропортовского двора – внезапные строки:

Испытующий взгляд из-под век:

– Ты со мною прощаешься втайне навек?

И на белом лице одинокие веки,

И замедленный взгляд из-под век,

И сидит у постели ночной человек,

Одинокий навеки!”

Софья Дмитриевна умерла на руках Данина. Детей у них не было. Вскоре в его доме появляется новая жена – Наталья Мостовенко-Гальперина, женщина сложной судьбы и характера. В 1995 году Фонд Горбачева помог ей издать книгу воспоминаний, которую она назвала так: “Дневник оптимистки в интерьере утрат”. Ее она посвятила дочери Алене, живущей в Америке, и племяннице Даше – в России. Но кажется, и та, и другая забыли свою родственницу, и она, тяжело больная, доживает век на попечении чужих людей, продавая уникальную библиотеку мужа.

***

…В моем подъезде, надо мною, жила моя соседка и подруга Фрида Лурье. Несколько лет назад ее не стало. Фрида работала в Союзе писателей консультантом по американской литературе. Она блестяще владела английским языком и часто ездила в Америку с нашими писателями еще тогда, когда туда из простых смертных никто поехать не мог, а также принимала в Москве знаменитых американских писателей. Ее знали и у нас, и за рубежом. Там же, в иностранной комиссии Союза писателей, трудился Александр Тишков – консультантом по китайской литературе. Они полюбили друг друга. Фрида была свободна, а Тишков – женат на писательнице Евгении Кацевой, живущей в нашем доме, бывшей фронтовичке. Тишков ушел из семьи и стал жить с Фридой. Вскоре он тяжело заболел, и обе его женщины самоотверженно ухажвали за ним. Когда настало время похорон, его провожали в последний путь обе овдовевшие женщины, а поминки устроила отдельно каждая в своем доме. Я была на поминках у Фриды. Саша Тишков был умный, талантливый человек, Фрида называла его “сэр”. Только много пил с тех пор, как дружба с китайцами закончилась, его должность в Союзе сократили и он остался не у дел.

Другая моя подруга по дому, Рая Тайц-Коган, полюбила Павла Соколова – сына писательницы Натальи Соколовой, живущей в нашем доме. Паша Соколов был моложе Раи и жениться на ней не собирался. Тем не мене решительная Рая родила ему двоих близнецов – Пашу и Егора. Дети были вылитый отец – такие же русопятые, круглолицые блондины, в отличие от матери, с ее типично еврейской внешностью. Павел детей не признал и оставил Райку одну с двумя грудными детьми, в ее однокомнатной квартире. История эта получила огласку, в доме объявили бойкот Соколовым – перестали с ними разговаривать. И все стали дружно помогать Рае – приносили деньги, одежду и игрушки для малышей, устраивали дежурства, когда Рае надо было отлучиться. О том, как она одна справлялась с двойней, даже написала Татьяна Тэсс в “Известиях”, и Рая стала героиней нашего микрорайона.

Когда мальчики подросли и пошли в школу, они учились в одном классе с моим Гришей, дружили. Помню, у меня дома они разложили на полу кусок ватмана для школьной стенгазеты и придумали заголовок: “САМ ПОГИБАЙ, А ТОВАРИЩА ВЫРУЧАЙ!”.

Братья Коганы снимались в фильме “Телеграмма” Ролана Быкова, где по очереди играли одного и того же мальчика, так были неразличимо похожи. На гонорар от этой картины Рая расширила свою жилплощадь – переехала из однокомнатной в двухкомнатную квартиру и… оказалась в одном подъезде с Соколовыми!

Павел Соколов к тому времени женился, родил детей, похожих как две капли воды на “коганят”, как в доме называли детей Раи Коган. Но к Рае продолжал захаживать и представлялся детям как “дядя доктор”. В подъезде начались скандалы между женщинами, и в 1975 году Рая решила уехать в Америку (как многие из нашего дома в те времена). Ей помогала еврейская община.

Весь дом провожал Раю и ее детей. Первое время мы с нею переписывались, обменивались фотографиями (на одной она надписала: “Сама не знаю, кто это – Паша или Егор”). Потом переписка прекратилась, и я узнала, что Рая умерла: сердце не выдержало.

А в начале 90-х годов в мой дом пришла жена одного из “коганят”. Это была молодая девушка, американская журналистка. Она разыскивала Павла Соколова, отца ее мужа. Павел, к тому времени разведенный, жил в моем подъезде в однокомнатной квартире, и я направила эту девушку к нему. Она рассказала мне о судьбе “коганят”: один стал журналистом, другой – художником. После смерти Раи их опекала и учила еврейская община Нью-Йорка.

***

Тут самое время рассказать о Ролане Быкове, с которым меня познакомила Рая. Он жил неподалеку от нас, в доме кинематографистов.

Я в то время очень нуждалась в заработке, ни от какой дополнительной работы не отказывалась, даже нанималась сбрасывать снег с дачных крыш. Поэтому, когда Рая сказала, что актер и режиссер Ролан Быков ищет машинистку, умеющую печатать под диктовку, и хорошо заплатит, я согласилась.

В выходной день, отправив сына к бабушке, я села за машинку. Ролан сказал, что будем работать целый день, и начал диктовать. Это был сценарий для телевизионного фильма, кажется, по повести “Нос” Гоголя. Работали долго. Я предложила пообедать. Быков сказал, что выйдет за сигаретами, и… пропал. Жду час, жду два, в который раз разогреваю бульон, не знаю, забирать ли ребенка от бабушки. Звонок в дверь. Открываю – на пороге жена Ролана, Елена Санаева – молодая, высокая, в дорогой дубленке. Не раздеваясь, проходит в кухню, садится за стол, опускает голову на руки и начинает рыдать:

– Я знаю, где он.

– Где же?

– Побежал в ресторан Аэрофлота, тут поблизости, выпивать с приятелями. Не знаю, что делать, его работа всегда так и заканчивается.

В те времена Ролан действительно много пил. Тем удивительнее стала для меня его дальнейшая метаморфоза.

В начале девяностых годов я работала в частной газете “Паритет”. Редакция помещалась на Чистых прудах, в бывшем здании Министерства совхозов (где я когда-то давным-давно работала в редакции “Совхозной газеты”). Теперь здание министерства арендовали различные фирмы, в том числе наша редакция. Оказалось, что владелец всего этого здания – не кто иной, как Ролан Быков. Он “вписался” в перестройку, основал Детский кинофонд и стал “боссом”. Все арендаторы платили именно ему. Он приезжал на работу не иначе как в длинном черном мерседесе с затемненными стеклами и с охраной.

Сейчас в этом здании – кинотеатр и ресторан под названием “Ролан”.

***

…В моем фотоальбоме – снимок: два мальчика стоят рядом, обнявшись, и надпись: “Братья”. Это – мой сын Гриша и друг его детства Егор Михалков-Кончаловский. Мы жили в одном доме. Мать Егора, киноактриса Наталья Аринбасарова, была в разводе с его отцом – Андреем Кончаловским – и одна воспитывала сына. Вскоре она вышла замуж за художника Николая Двигубского. Долгое время семья из трех человек жила в маленькой, тесной квартире. Вскоре родилась Катя, дочь Аринбасаровой и Двигубского.

В то время – 60-е, 70-е, 80-е годы – правление нашего ЖСК распределяло между пайщиками освободившиеся квартиры. Окончательное решение принимало общее собрание жильцов. Позже, когда мы оформили приватизацию квартир и все стали собственниками, сами решали судьбу своей жилплощади, без участия правления и собрания.

Однажды освободилась большая трехкомнатная квартира известного драматурга Михаила Шатрова – государство выделило ему бесплатное жилье в Доме на набережной, и он переехал туда.

На общем собрании пайщиков обсуждалось, кому из очередников передать его жилплощадь. Основных претендентов двое: семья литераторов Островских и семья Аринбасаровой-Двигубского. Зал был переполнен, обсуждение – бурным. Островские привели на собрание журналистов, которые записывали всё на магнитофоны и в блокноты. Наташа и Коля слушали, стоя рядом, не садились, – молодые, красивые, дружные. Собрание проголосовало за них.

Через некоторое время встречаю Наташу во дворе – везет коляску с маленькой дочкой, сама в новой шубке. Говорит:

– Коля подарил, за дочку. – И тут же добавляет: – Мы разводимся.

Я потеряла дар речи. Потом спросила:

– Как же так? Ведь только что, на собрании…

Она ответила:

– Мы просто очень старались. Коля уезжает во Францию, он женится на француженке. Поменял дочь на замок в Нормандии…

Такая вот история.

Егор Михалков между тем вырос, отслужил в армии, демобилизовавшись, уехал в Англию, учился. Родной отец ему помогал, направлял. Катя Двигубская тоже росла, училась, окончила ВГИК. Недавно они с матерью написали и издали книгу “Лунные дороги” – о жизни Аринбасаровой, о семье Михалковых-Кончаловских. Егор со временем стал кинорежиссером – пошел по стопам отца. Я часто смотрю на фото, где они стоят с Гришей, обнявшись. Жаль, что теперь они редко видятся.

***

…Много лет мой сосед по лестничной площадке – поэт Станислав Куняев. Как-то Стас обратился ко мне с просьбой о перепечатке. Я печатала ему и стихи, и поэтические переводы, и прозаическую книгу о Сергее Есенине. Мне нравились его стихи. Я слышала, что среди его учителей были Борис Слуцкий, другие известные поэты. Тем горестнее нам с мужем было читать его мемуары “Поэзия. Судьба. Россия”, в которых он отвергал своих учителей только потому, что они были евреями. Об этом сам Куняев писал:

Я предаю своих учителей,

пророков  из другого поколенья.

Довольно, я устал от поклоненья,

я недоволен робостью своей…

Спасибо им за каждый их урок,

спасибо за нелегкую науку,

спасибо им за каждый их упрек,

за похвалу,

                    но все пойдет не впрок,

когда на них не подниму я руку…

Свои мемуары Куняев печатал в 90-е годы в журнале “Наш современник”, главным редактором которого был он сам. Последнее время он известен не столько как поэт, сколько как общественный деятель, активный участник русского национально-патриотического движения. В среде же московской интеллигенции – просто как антисемит.

Но у меня свое мнение о Куняеве. Однажды мы встретились во дворе нашего дома, он шел веселый, с тяжелыми сумками. Остановились у калитки обменяться новостями. Я спросила, как прошел его юбилей в ЦДЛ. Он рассказал о переполненном Большом зале, о Зюганове в президиуме, о полном успехе вечера. Я сказала:

– Знаешь, Стас, что касается меня, то я ценю тебя как хорошего поэта. А насчет всего остального… так это тебя хулиганы научили!

– Как это?

– Есть такой анекдот, его любил рассказывать Семен Сорин:

“– Абрамович, что, ваша жена – француженка?..

– Да нет, это ее хулиганы научили!”…

Из книги стихов Куняева:

Ворона в пустоту небес

взлетела  с почерневшей слеги,

а значит и река и лес

задумались о первом снеге.

Чета последних лебедей

над тусклым плесом, над обрывом

на юг – от затяжных дождей –

уходит с гоготом счастливым.

В такие дни понять пора,

что рассветает слишком поздно,

недаром совесть до утра

всю жизнь перелистала грозно.

А что я ей скажу в ответ?

Она – моя, так пусть смирится!

Она моя… А если нет?

То – чья?.. Скорее бы рассвет

настал, чтоб жизнью оградиться.

Я не верила, что человек, пишущий такие стихи, умный и с совестью, может быть антисемитом на самом деле. Не верила, и оказалась права. В день похорон Сорина Куняев пришел в мой дом с бутылкой водки – помянуть. Сорин и Куняев были товарищи, не раз они вместе сиживали на ступеньках нашей общей лестничной площадки, спорили, выпивали, и разные национальности им ничуть не мешали понимать друг друга. А недавно Куняев напечатал в своем журнале неоконченную повесть Сорина о войне, с его портретом.

***

Стас Куняев – последний мужчина-писатель в правлении нашего дома. Когда-то – было время – кооперативом командовали маститые писатели, только они быстро “сгорали на работе”, болели, умирали. Дольше всех правили Оскар Курганов и Владимир Красильщиков. Я тоже побывала в членах правления, сидела на заседаниях и знаю, какая это трудная работа – домохозяйство. Ведь мы были “не инженеры и не плотники”, полагались на нанятых специалистов, а они подводили, обманывали. На заседаниях правления, помню, годами обсуждался вопрос, куда подевались куски собственности ЖСК, каким образом у наших первых этажей и подвальных помещений оказались совсем другие собственники – наши бывшие арендаторы.

Так длилось до тех пор, пока женщины не взяли хозяйство в свои руки.

Когда мы выбрали в правление переехавшую в наш дом Элеонору Королеву – дело сразу пошло на лад. Компетентный инженер, человек с сильным характером, она быстро наладила хозяйство и умело с ним управляется. Они с Нелли Савиной, председателем ЖСК, прекрасно дополняют друг друга. И теперь всё у нас в порядке.

***

На моих глазах, за сорок с лишним лет, менялись поколения. Умирали писатели, старились их жены, выросли дети, внуки, растут правнуки. В освободившиеся квартиры въезжают “новые русские”, затевают “евроремонты” с разрушением стен и строительством разнокалиберных лоджий.

В один прекрасный день моим ближайшим соседом стал телевизионный деятель Олег Добродеев. После такого вот, весьма дорогого ремонта, длившегося больше года, он с семьей въехал в большую квартиру, соседствующую с моей. Но вскоре ему показалось, что площади маловато, и он предложил мне обменяться и выехать в другой дом, с тем, чтобы мою квартиру присоединить к своей, сломав стену. При этом мне была обещана приличная сумма в долларах за беспокойство. Я отказалась решительно и сразу, и он был в полном недоумении. Видимо, для знакомых его круга такие вещи, как атмосфера дома, аура, люди, в нем живущие, память о тех, кто его покинул, – все это пустые слова, абсолютно несравнимые с материальными благами такого обмена.

Тут я вспомнила слова Анатолия Приставкина, приведенные в начале этого очерка: “Нет, чтоб мне здесь умереть…” Но объяснить Добродееву, что этот дом для меня больше, чем просто жилплощадь, – не смогла. Очень скоро его семья покинула наш дом, переехала в более “престижный”, а квартиру, оставленную им, купила работница банка, и там снова начался “евроремонт”, длившийся год…

***

…Мой балкон выходит в сад, где весной распускает роскошную листву клён, а рядом – березы, липы, тополя. Осенью клён краснеет и желтеет. Зимой белые от инея ветви тянутся к окну. Мое любимое занятие – наблюдать с балкона, как гоняет в футбол внук Илья.

И ничего мне больше на свете не надо. Лишь бы только стоял дом.